Когда я закончил рассказ, был шестой час утра. Она уже сидела на диване, подняв колени и положив на них голову. Иногда она хмурилась, иногда ее глаза лучились сочувствием, а на глаза наворачивались слезы. Мои последние слова потонули в приступе кашля. Она вскочила и побежала куда-то. Я даже растерялся. Она могла выбежать за дверь, позвать на помощь, позвонить в полицию. Но она появилась, протягивая мне стакан воды.

Я благодарно кивнул, сделав первый глоток. Она снова села на диван, взглянула на меня, потом на мертвого Марселя, затем – на Виктора.

– Как страшно устроена жизнь, – вдруг сказала Сибилла.

– Нам нельзя здесь оставаться, – устало сказал я, не в силах прибавить больше ни слова.

– Нельзя, – вдруг согласилась Сибилла, – скажи, я могу тебе помочь?

– Не знаю. – Она смущает меня своим вопросом, я действительно не знаю, как ответить на этот вопрос. – Может быть, – неопределенно говорю я.

– Что мне делать?

Я сижу, закрыв глаза. Может быть, это и есть один шанс из ста. Может, мне стоит попробовать. Может быть, я могу ей поверить.

– Мне нужна твоя помощь, – твердо сказал я Сибилле. – Только ты можешь мне помочь.

– Хорошо, – соглашается она, – что я должна сделать?

– Для начала – уйти вместе со мной. И я расскажу тебе свой план.

– А как они? – спрашивает Сибилла.

Меня не зря учили столько лет в разведшколах. Меня научили принимать решения в экстремальных ситуациях. Если я все рассчитаю правильно, можно даже надеяться на спасение Илзе. Но только если я все точно рассчитаю.

– Мы должны уехать отсюда на несколько часов. Потом ты можешь вернуться. Я тебе объясню свой план.

У меня почти не осталось времени. За окном совсем светло. Я очень коротко излагаю ей свой план. Мне важно, чтобы она со мной пошла.

– Я поняла, – говорит Сибилла, – если тебе нужно, я помогу. И отомщу за Марселя.

Это уже польская кровь. Благовоспитанная француженка согласна мне помочь, но полька будет еще и мстить. Она встает, чтобы переодеться в спальне. Как только она уходит, я начинаю действовать. Я раскрываю чемоданчик Виктора и быстро собираю его винтовку. У меня ушло на это около двух минут. Даже если бы он сам собирал ее еще быстрее, то и тогда не успел бы уйти раньше меня. Рассчитано все правильно.

Собранную винтовку я бросил у окна. Туда же перенес и тело Виктора. Именно перенес, завернув в простыню, а не перетащил. Марселя намеренно оттащил так, чтобы остались видны следы крови. Простыню с него я тоже сдернул, но перевернул на бок, чтобы Сибилла не видела его лица. Обе простыни и пистолет я положил в чемоданчик Виктора, который унесу с собой. Чуть не забыл про свой паспорт и билет. Теперь все в порядке. Ловушка расставлена. Остается ждать, когда она захлопнется.

Через минуту из спальни вышла Сибилла. Увидев, что я снял простыни с убитых, она замирает, затем все-таки пересиливает себя и подходит к Марселю. Я этого боялся, с ней опять может случиться припадок. Но она закрывает глаза, наклоняется, целует его в голову и, резко поднявшись, говорит мне неестественно громко:

– А теперь поехали.

Она все-таки согласилась. Через пять минут мы уже внизу. Кое-где уже появились машины. Ее автомобиль в переулке, недалеко. Она садится за руль, и мы едем, едем к отелю «Меридиан», который находится рядом с вокзалом Монпарнас.

– Я буду ждать твоего звонка, – твердо говорит мне Сибилла.

– В десять часов утра, – напоминаю я ей, – ровно в десять утра. Ты все помнишь?

– Все. – Видя, что я хочу уйти, она вдруг останавливает меня. Потом смотрит, не отводя глаз, и глухим голосом произносит по-русски: – Ни пуха ни пера.

– К черту, – я улыбаюсь ей. Она тоже слабо улыбается мне. Это первые улыбки за столько часов, проведенных вместе. Откуда ей известны эти русские слова, я узнаю потом. Если вообще узнаю. Я киваю ей на прощание и иду к стоянке такси. Странно, что она мне поверила. Говорят, что женщины любят убогих и несчастных. Может быть, она увидела во мне еще более несчастного человека, чем сама. Ведь, по существу, так оно и есть. Жизни у меня осталось на несколько месяцев. Илзе находится в руках похитителей. Мать моя медленно сходит с ума. Я не знаю, у кого сегодня была более тяжелая ночь – у меня или у нее. Ладно, надо действовать.

Когда я подъехал к своему отелю на бульваре Гренель, был уже седьмой час утра. Мои «наблюдатели», к счастью, еще спят. Я тихо поднялся к себе в номер, открыл дверь ключом. И сразу направился в ванную. Впереди самый решающий день в моей жизни. Самый главный.

В девять часов утра я спустился вниз позавтракать. «Наблюдатели» уже сидели в холле, ожидая моего появления. Мы так и вышли из отеля – сначала я, а потом они. Через полчаса я вернулся в номер. Ровно в половине десятого я позвонил Хашимову.

– У меня все в порядке, – доложил я этому сукину сыну, – я в отеле «Холлидей Инн» на бульваре Гренель. Жду сообщения из Москвы.

– «Наблюдатели» с вами? – осведомился Хашимов. Ясно, у него с ними личные счеты. Они пытали и убили двоих его людей.

– Да, – ответил я, – они здесь.

– Жду вашего звонка, – сказал он, отключаясь.

Теперь остается ждать. К десяти часам еще ничего не произошло. Я представляю себе, как волнуется Сибилла. Если она, конечно, еще в отеле и если она мне все-таки поверила. Пять минут одиннадцатого – ничего. Десять минут... Одиннадцать... Двенадцать... Я теряю терпение. И в этот момент зазвонил телефон.

– Да! – кричу я в трубку. – Я вас слушаю.

– Сейчас принесут адреса, – сообщает Кочиевский, – как вы спали ночью?

– Хорошо... Там будет два адреса? – уточняю я у полковника.

– Два, – сухо отвечает он, – но первой проверите женщину.

Конечно, женщину. Подлец Виктор наверняка сообщил ему, что идет на авеню генерала Леклерка. Наверняка же сообщил. И теперь Кочиевский волнуется, почему нет известий от Виктора. Наверное, поэтому он и позвонил на двенадцать минут позже. Почти сразу в дверь раздается стук. Это два конверта, которые принес мне посыльный. Я даю ему десять французских франков и закрываю дверь. Нетерпеливо открываю конверты. Авеню генерала Леклерка – мадемуазель Сибилла Дюверже. Бульвар Виктора Гюго – Эжен Бланшо. Значит, у полковника устаревшие сведения. Он не знает, что теперь Бланшо живет за городом. Впрочем, это мне на руку. У меня появились козыри. Я могу начать свою игру.

Я поднимаю трубку, набираю отель «Меридиан», прошу соединить меня с номером Сибиллы. Один звонок, второй, третий. Неужели она ушла...

– Слушаю, – отвечает сонным голосом Сибилла. Конечно, бедняжка уснула. Эти испытания не для психики нормального человека.

– У нас все в порядке, – докладываю я ей, – все нормально.

Слава богу. Я кладу трубку и прикрываю глаза. Это все, что я мог сделать. Простите меня, мама и Илзе. Простите за то, что я причинил вам столько страданий. Простите меня за все, что я еще сделаю. У меня нет другого выхода. Я все рассчитал верно. Сначала мне нужно избавиться от моих соглядатаев. Потом отдать Труфилова людям Хашимова, которым он нужен только живым. И больше никаких смертей. Больше никого не убьют, если я все правильно рассчитал. Убьют только одного человека – меня. Убьют в тот самый момент, когда я укажу им адрес Труфилова. Ясно, что шансов остаться в живых у меня нет. Ни одного. И не потому, что Хашимов отомстит мне за двух убитых в Схетоне. Он просто вынужден убрать единственного свидетеля, который будет знать, кто заберет Труфилова.

Господи, я некрещеный. Я никогда не был в церкви или в костеле. Я не верил в Бога. Но в детстве моя бабушка повесила мне крестик на грудь, когда мы уезжали к отцу. Повесила крестик, который я сохранил на всю жизнь. И, отправляясь в свою последнюю поездку, я взял этот крестик. Теперь, достав его из кармана, я смотрю на крестик. Господи, я ведь не прошу ничего невозможного. Я не подставлю больше ни одного человека. Если мой план будет выполнен так, как я его задумал, то никто больше не погибнет. Ни единый человек. Господи, разве сохранение человеческих жизней не есть первая заповедь Бога! И разве я о многом прошу! Спаси их всех и возьми только мою жизнь. Только мою! Я смотрю на крестик, не зная, что мне еще сказать. Я не умею молиться, меня этому не научили.