– Ну ты и сволочь. – Она вскочила, запахнула халат и заорала: – Убирайся!

– Не кричи, – поморщился Дронго, – сначала ты ответишь на несколько моих вопросов. Это в твоих интересах.

– Почему я должна тебе верить?

– Во-первых, сегодня вечером у тебя будут гости, и тебе еще предстоит подготовиться к их приему. Они ведь наверняка приедут с ордером на обыск, и тебе нужно вывезти все ценные вещи.

– Нет у меня ценных вещей, – торопливо сказала Аля.

– Есть. И наверняка не только твои, но и его, может даже, он держал у тебя немного своих денег, – уверенно сказал Дронго.

– Не держал, – огрызнулась она, плюхаясь в кресло.

– И во-вторых, – невозмутимо продолжал Дронго, – к тебе могут прийти его убийцы. А они с тобой разговаривать долго не станут. И телом твоим красивым любоваться тоже не будут. Они тебя удавят или зарежут, смотря что им больше понравится. И твое красивое тело отправят в городской морг...

– Хватит! – взвизгнула она. – Развел тут философию. Чего ты хочешь? Скажи, наконец, зачем пришел? Пугать меня явился? Только ты учти, что я пуганая. И не таких видала.

– Никто тебя не пугает, – возразил Дронго. – Я не хочу даже мешать твоим сборам... Так вот, ты не слышала фамилию Кочиевский? Может, в разговоре с тобой Филипп Григорьевич упоминал ее? Или же вы встречались с этим человеком?

– Нет, не слышала. И ни с кем мы не встречались. Он вообще не любил показывать меня своим друзьям, ревновал сильно. Ему все казалось, что я могу изменять с его друзьями. Опасался, что они меня перекупят.

– И ты не изменяла? – иронично спросил Дронго.

– Не твое собачье дело, – сузила она глаза. – Еще вопросы есть?

– Есть. Он единственный владелец агентства или у него были компаньоны?

– Был один. Толстый такой, вальяжный. Я его несколько раз видела. Он с охраной приезжал. Джип за ним следовал постоянно.

– Как звали, не помнишь?

– Нет, не помню. Отчество у него было такое смешное – Иннокентьевич. А как звали, не помню. И фамилию не помню. Филипп Григорьевич фамилии не говорил. А я не спрашивала. Зачем мне его секреты? Но он все же не был компаньоном. Нет, не компаньоном. Они не на равных говорили. Скорее тот себя как владелец вел, как хозяин. Я таких сразу чую. Знаешь, приходишь в компанию и видишь – пять мужиков сидит. И все чин чинарем. Только один ведет себя как хозяин, баб себе лучших выбирает, первый нас уводит в свою комнату. Значит, он здесь главный. Может, и не платит, а за него его «шестерка» платит. Но он все равно главный. Я так поняла, что Артемьев меня содержал, а этот тип – его агентство. У нас в жизни все так устроено. Все кого-то содержат. Только я телом торгую, а они своей совестью. И еще неизвестно, кто честнее из нас.

– Ты, Аля, философ, – добродушно заметил Дронго, – давай теперь последний вопрос. Вспомни, ты слышала когда-нибудь такую фамилию – Труфилов?

– Трефилов? – переспросила она.

– Труфилов, – повторил он, – может, случайно когда-то слышала.

– Нет, – наморщила она лоб, – нет, никогда не слышала.

– Ну ладно, – он поднялся наконец, – спасибо тебе за все. Толковый ты человек, Аля. С тобой приятно было иметь дело.

– Может, останешься? – усмехнулась она. – Я теперь женщина свободная. С тобой и бесплатно поиграть могу. Ты ведь мужчина обеспеченный. Я по твоим ботинкам вижу, что не бедный.

– Спасибо, – поблагодарил он, – времени нет. Меня здесь видеть не должны. Я тебе телефон оставлю моего помощника. Зовут его Захар. Если тебе помощь моя понадобится, только позвони.

– Ты на меня не обижайся, – сказала она, когда он вышел в коридор, чтобы надеть плащ, – я иногда не в себе бываю. А тут такой мужик погиб. Я ведь на него очень рассчитывала. Он мне машину обещал купить.

– Ничего. Другой купит. Ты женщина молодая, красивая. – Он открыл входную дверь.

– Будь здоров, – кивнула на прощание Аля, – скажи хоть, как тебя зовут?

– Дронго, – ответил он, выходя на лестничную площадку.

– Кликуха такая? – усмехнулась она. – Никогда не слышала.

– Ну и хорошо, что не слышала, – засмеялся он, входя в лифт. – И не говори никому о нашем разговоре. Это в твоих интересах, Аля.

Он вошел в кабину. Створки захлопнулись. Она пожала плечами, закрыла дверь. Подумала немного. И подошла к телефону, набирая уже знакомый номер.

– Сергунчик, – сказала Аля, – я теперь женщина свободная. Ты мне машину срочно пришли. Нужно барахло к подружке перевезти. На всякий случай.

Часть 2

Амстердам. 13 апреля

Сегодня вечером я не выехал из Амстердама. На это у меня были свои соображения. Есть вещи, о которых мои преследователи даже не догадываются. Только самому себе я могу сказать, какая я сволочь. Вчера ночью после возвращения от Самара Хашимова я позвонил Кочиевскому. И все рассказал. Рассказал, понимая, как подло я поступаю. Но у меня нет выбора. Мне нужны деньги. Мне нужно получать тысячу долларов за каждый день, проведенный с этими мерзавцами. Деньги переводят в немецкий банк, где я открыл счет сегодня утром после возвращения от Кребберса.

Я достал свой мобильный телефон и позвонил Кочиевскому.

– Добрый день, – я все еще помню, что разница с Москвой два часа.

– Что у вас случилось? – перебивает Кочиевский. – Почему вы не позвонили?

– Вам уже доложили? – устало спрашиваю я. – Вы хотели, чтобы я позвонил вам непосредственно с места происшествия? Чтобы меня арестовали прямо на месте убийства Кребберса?

– Кто его убил?

– Я думал, вы мне об этом расскажете.

– Перестаньте шутить, – злится Кочиевский, – как его убили?

– Стрелял снайпер. Очевидно, из соседнего дома. Стрелял профессионал. Два выстрела в течение секунды-двух. Оба почти точно в сердце. Расстояние было метров сто или сто пятьдесят.

Я честно выполняю свою работу, докладываю с предельной точностью.

– А двое кретинов, которые были с вами, ничего не заметили? – разочарованно спрашивает Кочиевский.

– Кажется, не заметили. Да они и не могли ничего видеть.

– За вами кто-нибудь ехал?

– Был сильный туман. Но на дороге никого не было, это абсолютно точно. Никого, кроме ваших людей.

– Ясно. Когда вы должны звонить вашему голландскому знакомому?

– Сегодня вечером.

– Очень хорошо. Сообщите ему о смерти Кребберса и проследите за его реакцией.

– Ваших людей предупреждать?

– Нет. Отправляйтесь один. Он может заметить моих людей, и мы сорвем всю игру. Вы меня поняли?

– Все понял. Тогда вечером я с ним встречусь.

Откуда знать Самару Хашимову, что я еще вчера рассказал Кочиевскому о нашем разговоре? Откуда ему об этом знать? Ведь для этого нужно осознавать мотивы моего согласия работать на такого мерзавца, как Кочиевский. Не знаю почему, но у меня весь день было плохое настроение. Может, на меня подействовала смерть Кребберса. Он ведь умер один и остался лежать в своей квартире с простреленным правым легким и сердцем. Если он не умер в ту секунду, когда захлопнулась дверь, а я думаю, что он все-таки умер, тогда он должен был очень мучиться в последние минуты своей жизни. Может, мне нужно было остаться и помочь ему? Или попытаться сломать дверь? И хотя я почти наверняка убежден, что он умер, тем не менее сознание собственной вины давило на меня. Я все время пытался отогнать жуткие видения – старик корчится от боли, пытается доползти до телефона, до окна, чтобы позвать на помощь... Конечно, если он остался жив.

Я мечтал о его быстрой смерти как о некой награде, которую заслужил несчастный Кребберс. Может быть, в последние минуты своей жизни он сожалел, что так бездарно растратил жизнь, дарованную ему Богом. Возможно, он боялся остаться один. Подумалось, что и я буду умирать вот так же страшно и одиноко, только в чужом городе и в чужом доме. Ведь моя болезнь не дает мне шансов на быструю и легкую смерть. Я буду умирать долго, в страшных мучениях. Если, конечно, не упрошу усыпить меня до того, как превращусь в неуправляемый комок нервов и клеток, обезумевших от неистового желания жить и одновременно жаждущих скорой смерти как избавления от страдания.