– Тогда вам вообще нечего волноваться. Первая группа против нас, вторая – за нас. Можно продолжать работать, – улыбнулся Дронго.

– Нельзя, – покачал головой Потапов. – Я же вам сказал: в игре участвуют очень сильные игроки. И сделаны солидные ставки. Ваша мальчишеская непосредственность здесь не поможет. По следам группы Кочиевского отправится другая группа – с противоположной целью. Они должны будут найти и доставить в Москву Дмитрия Труфилова. И справятся с этим гораздо лучше, чем вы. Они, если хотите, совершенно беспринципны и более последовательны в своих действиях.

– То есть вы хотите сказать, что в Европу улетят две группы, каждая из которых попытается выполнить свою задачу? – спросил Дронго.

– Совершенно верно, – кивнул Потапов. – И я рассчитываю на ваше понимание. Вам совершенно незачем лезть в эту игру. Это большие деньги, много крови и много грязной политики. Скажите Всеволоду Борисовичу, что вы заболели. Или объясните ему, что решили отказаться от этого расследования...

Дронго молчал. Потапов поспешно добавил:

– Вы можете даже сослаться на меня. Объяснить, что это я отсоветовал вам заниматься розысками Труфилова.

Дронго по-прежнему молчал.

– Ну, так как же? – не выдержал генерал. – О чем вы думаете?

– Сложная комбинация, – в задумчивости проговорил Дронго. – То, что Кочиевский и люди, стоящие за ним, не хотят, чтобы Дмитрий Труфилов вернулся в Москву, – понятно. Он слишком опасный свидетель. Но о чем думают те, кому нужно добиться осуждения Ахметова? Ведь, по логике вещей, они должны только радоваться, что на их стороне в игру вступил еще один игрок, пусть даже такой одиночка, как я. Но вы почему-то просите меня не участвовать в поисках Труфилова. Тогда получается, что и второй группе он не нужен в качестве свидетеля для Романенко. Он нужен, чтобы подтвердить компромат на их соперников. Я правильно понял?

– Я всегда знал, что с вами невозможно договориться. – Потапов вскочил с дивана. – Что вы себе позволяете? Генерал ФСБ специально приехал для встречи с вами, объясняет вам ситуацию, предостерегает от ошибок, а вы позволяете себе подобные домыслы. Какое вам дело до того, что они сделают с Труфиловым? Его и так найдут, без вашей помощи. Занимайтесь обычной уголовщиной и не лезьте в политику. Можете считать это моей настоятельной просьбой. Или приказом, если вас так больше устраивает.

– Я не сотрудник контрразведки, генерал, – улыбнулся Дронго. – Я всего лишь частный эксперт.

– Ну хватит, хватит, – проворчал Потапов. – Я знаю, что вы прекрасный эксперт. Но один раз в жизни послушайте доброго совета. Наблюдение с вас мы снимем. С Кочиевским договоримся, чтобы он про вас забыл на всю оставшуюся жизнь. Возвращайтесь домой, отдыхайте, работайте, если хотите. В Москве столько дел, столько запутанных историй, столько маньяков. Вы же аналитик, прекрасный эксперт. Можете помогать нашим следователям, принесете пользу.

– А Труфилова пусть ищут другие?

– Да, другие! – закричал Потапов, теряя терпение. – Разве я вам плохо все объяснил?

– Не кричите, – поморщился Дронго. – Я не люблю, когда на меня кричат.

– Извините. – Генерал снова сел на диван. Тяжело вздохнул. Немного помолчав, взглянул на Дронго и спросил: – Ну как, согласны?

– Конечно, нет, – ответил Дронго, глядя прямо в глаза Потапову. Он поднялся с дивана. – Спасибо за предостережение, Леонид Владимирович. Но я думаю выйти на финиш раньше этих двух групп. Полагаю, что у меня неплохие шансы.

Он направился к двери. Неожиданно остановился, оглянулся. Потапов сидел на диване, откинувшись на спинку и прикрыв глаза.

– Леонид Владимирович, – позвал Дронго.

– Что? – не открывая глаз, спросил генерал.

– Вы действительно думали, что вам удастся меня отговорить? Вы считали, что я смогу отказаться от расследования?

Потапов наконец открыл глаза и посмотрел на Дронго. Долго смотрел, секунд десять. Потом опять прикрыл глаза. Усталым голосом проговорил:

– Не верил. Знаю вас, поэтому не верил.

– Спасибо. – Дронго открыл дверь и вышел в коридор.

Генерал снова открыл глаза и посмотрел в спину Дронго.

– Негодяй, – усмехнулся он.

Париж. 15 апреля

Ночью я вернулся к себе в отель. В небольшом холле сидел Широкомордый. Увидев меня, кивнул с явным удовлетворением. Как будто я мог куда-нибудь исчезнуть. Я подошел к нему и спросил:

– Как доехали?

– Что? – Он явно удивился вопросу – ведь «идеальная мишень» должна молчать, когда в нее стреляют.

– Все прошло нормально? – продолжал я.

– Конечно, мы добрались на поезде. – Я все верно рассчитал. Самолет исключается, там регистрируют билеты и фамилию пассажира. А брать машину, показывая кредитную карточку, они не решатся. Тем более что у таких типов не бывает кредитных карточек. Они платят за все наличными.

И тут, не давая ему опомниться, задаю еще один вопрос:

– В Схетоне тоже все прошло нормально?

Он явно испугался. Я говорил вполголоса; к тому же в холле, кроме сонного портье, никого не было, да и тот в этот момент говорил по телефону. Но все же Широкомордый очень испугался. Глянув по сторонам, он спросил:

– Вы о чем? Я вас не понимаю.

Я посмотрел на его пухлые пальцы. Этими самыми пальцами он пытал людей и убивал. Пусть даже таких же мерзавцев, как он сам. Возможно, именно Широкомордый прикончил ударом ножа несчастного пассажира в самолете.

– Все ты понимаешь, – пробормотал я сквозь зубы и направился к лифту.

Поднявшись наверх, я прошел в ванную и подставил голову под холодную струю. Нужно успокоиться и просчитать варианты. Да, главное успокоиться и собраться с мыслями.

Я подошел к кровати. Легко сказать успокоиться... Ведь я только и думаю об Илзе. Представляю, что сейчас чувствует моя мама. И нельзя позвонить ей отсюда, потому что «наблюдатели», возможно, подключились к моему телефону. Я даже не могу ее успокоить. Не могу позвонить ей и успокоить. Впрочем, что бы я ей сказал? Какими словами успокоил бы ее? Представляю, как мама нервничает...

Не могу сосредоточиться – одолевают все те же вопросы, мучают все те же мысли. Я с удивлением замечаю, что стал меньше кашлять. Одержимые, говорят, почти не болеют. Может быть, и я в данный момент одержим ненавистью. Хашимов даже не представляет, в каком я состоянии.

Итак, я в сложнейшей ситуации. Во-первых, Кочиевский знает, что среди убитых Хашимова не оказалось. И знает, что я в Париже. К тому же догадывается, что я мог узнать какие-нибудь подробности у покойного Ржевкина. И, наконец, он убежден, что я не знаю адресов двоих знакомых Труфилова, живущих в Париже. С этой стороны у меня одни минусы.

Более того, люди Хашимова захватили в Москве мою дочь. И Хашимов мне не доверяет. После случившегося в Схетоне они меня возненавидели. Хашимов знает, что я получаю адреса только в день операции, и не сомневается в том, что мне пока неизвестны адреса Сибиллы Дюверже и Эжена Бланшо.

И мой самый большой минус – они захватили мою дочь. Отпустят же ее лишь в обмен на твердые гарантии. Вернее, им нужна голова Труфилова. Причем, насколько я понял, – живого Труфилова.

Итак, подытожим... Меня обложили со всех сторон. Люди Кочиевского идут за мной по пятам. Люди Хашимова будут ждать моего сигнала. И всем нужен Дмитрий Труфилов. Одним – в качестве покойника, другим – как единственный свидетель. А мне нужна живая Илзе. Плюс согласие Кочиевского по-прежнему платить мне за каждый день моего пребывания за рубежом. Задачи почти неразрешимые, но я обязан найти выход, обязан помнить: самая главная моя цель – освобождение Илзе. Все остальное не так важно. Ни деньги, ни мое здоровье, ни даже жизнь. Смотрю на часы. Близится полночь. Нужно дождаться, когда Широкомордый поднимется в свой номер, а потом выйти из отеля, чтобы позвонить по обычному телефону.

Но это можно сделать и через час. Я уверен, мать все равно не заснет, пока не дождется моего звонка. Надо просчитать все варианты, просчитать таким образом, чтобы исключить ошибку. Трупы, которые я видел сегодня по телевизору – эти кадры до сих пор крутят по всем европейским каналам, – могут произвести впечатление даже на менее искушенного человека. Представив, что на месте убитых могла оказаться и моя Илзе, я сжал кулаки, заскрипел зубами.